Ни один российский кинопродукт последних десятилетий не вызвал столь широкого обсуждения в обществе. А для поколения X герои сериала оказались вообще ровесниками, что сыграло на струнах душ позднесоветских людей.
Насколько точно сериал соответствует реальности «суровых девяностых»? Почему «Слово пацана» — это не криминальный сериал, а детский фильм? И что общего у сериала со сказкой о Питере Пэне и Венди, которой стала Айгуль? И почему факт того, что дети будут играть в “Слово пацана” – обнадеживающий?
Смотрите в новом выпуске Егора Станиславовича:
«Наверное, ни один российский кинопродукт последних десятилетий не вызвал столь широкого обсуждения в обществе. Особенно забавной оказалась культурная капитуляция Украины. Древним народом оказались забыты и боевой гопак и сказки Тараса, лишь бы посмотреть на то, как русско-татарские группировки в далекой Казани делят территорию.
Вдруг про нас сняли роскошный ажиотажный сериал. Причем не только про казанских гопников, а про всех, кто учился тогда в 7-8-9 классе. Работа не только с материальной культурой, но и с нюансами атмосферы эпохи в этом сериале действительно вызывает чувство безграничного уважения. Например, настольные игры с продвижениями, откатами, попаданием в водовороты.
Или мир пластинок с аудиоспектаклями, на которых росли тогдашние школьники. “Питер Пен и Венди”. Я её, конечно, знал наизусть потому, что мистера Дарлинга там озвучивал мой папа, Станислав Холмогоров. Всем, конечно, больше нравился Али-Баба, но в контексте казанских банд его появление было бы, пожалуй, некоторым перебарщиванием. Да и Питер Пен, как я дальше вам расскажу, тут не случаен.
По криминальной составляющей. Тема сшибания шапок на темной зимней улице с последующими сотрясениями мозга была постоянной. Так что происшествие с учительницей английского – это прямо стопроцентное попадание. Интонации советских учительниц скопированы актерами просто неподражаемо. Но это еще ладно. А вот как 14-летней Анне Пересильд удалось один к одному скопировать психологический профиль восьмиклассницы той эпохи – интонации, жесты, движения – для меня
загадка. Современные школьники на тогдашних совсем не похожи и такое попадание просто шедеврально. Вот ровно так же мы сидели с девочками и смотрели мультики. Из Айгуль получилась воплощенная цоевская восьмиклассница.
А вот фанатеющая от Цоя милиционер-педагог Ирина кажется вышедшей не столько из жизни, сколько из перестроечных кинолент. Однако помню я её ровесниц и, условно говоря, однокурсниц, которые попали в школу, а не в ПДН. Они были очень на эту Иру похожи, очень тепло к нам относились и водили в кино и на концерты. Так что и тут в яблочко.
Иногда, рассматривая материальную культуру сериала, я делал для себя небольшие открытия. Например, мне показался анахронизмом цветной монитор Atari, используемый в 1989-м в казанском УВД для компьютерных игр. У нас в компьютерном клубе в Москве даже в 90-м мониторы были черно-белые. Но нет, нашлось несколько свидетелей, подтверждающих, что в 89-м в провинции такие мониторы уже бывали.
Единственное, на чем рискну настаивать. Висящие на стене в приличных семьях коврики с мишками в лесу и прочим – это для крупного города-миллионника, каким является Казань, и для более чем приличных семей, отправляющих детей в музыкалку, – это не комильфо. Это деревенский уровень. И когда такие с позволения сказать гобелены висят в хорошей семье, а нормальный адекватный ковер в общежитии у медсестры Наташи – это вещевой мискаст.
Дискотека у казанской гопоты получается какая-то слишком интеллигентная. Тальков. Наутилус. А не только “Ласковый май”. Прям хит парад “Звуковой дорожки” “Московского комсомольца”. А вот у нас в деревне незамысловато плясали под “Кони в яблоках”. В Москве же ни на какие дискотеки, кроме одной школьной, я не ходил. А там танцевали под ламбаду. Тут, кстати, тоже девочки танцуют ламбаду.
Но, в целом, ощущение внезапного проваливания в детство – достигнуто полностью. Разве что есть легкое чувство запаздывания – никаких кооперативных магазинов, только комиссионка. Хотя в 1989 кооперативы были повсюду. Но может, опять же, в Казани имелось легкое запаздывание. Хотя тогда откуда комсомольский кооператив с реализацией вареных джинсов на полмиллиона? Откуда видеосалон?
Кстати о видеосалонах. Одна из самых сильных черт “Слова пацана” – это раскрытие роли видео в катастрофе позднесоветского общества. Видак становится в сериале роковым предметом, скорее даже золотом Нибеллунгов, чем кольцом всевластия. Кольцо можно выбросить в Ордруин, а от проклятия видака никак не избавиться. Именно видак, его просмотр,
похищение, второе похищение, ломают и доламывают жизнь героям сериала.
Видеомагнитофоны в СССР 1980-х были квинтэссенцией разлагающего и уничтожающего советские порядки вторжения западного мира. Секс, насилие, их образ жизни с тачками и коктейлями, запрещенность (до той степени, что за кассету с какой-нибудь невинной “Греческой смоковницей” можно было получить срок), и, при этом, неподконтрольность советской власти, которая с рынком видеообмена ничего сделать так и не смогла. Великолепное описание этого видеомира дал Леонид Вышегородцев (думаю это псевдоним) в “Сценах из видео жизни” в мартовском номере журнала “Юность” за 1987 год.
Это была форма западного культурного вторжения, которую советская власть так и не смогла начать регулировать. И потекло – Рэмбо и Коммандо, порнуха и чернуха. Видак возбуждал похоть, не только физическую, которая убила Айгуль, но и ментальную – об их жизни и жизни как у них. Если до этого западные фильмы попадали к нам только пройдя сито советской цензуры, впрочем довольно либеральное, судя по тому, что на наши экраны попал “Конвой” Сэма Пекинпа, причем посмотреть их можно было только в кинотеатре, в дружном советском коллективе. То теперь Запад приходил в квартиры напрямую, а коллективный просмотр видео был чем-то вроде оргии.
И вот ты уже в индивидуальном порядке переходил на сторону отстреливающего советских солдат Рэмбо или истребляющего кагебешников пачками джеймсбонда. Видеосалоны были не маленькими кинотеатрами по своей атмосфере, а именно такими оргиями, в которых все равно был привкус греха, даже если ты смотрел в них просто смешные фильмы Битлз и концерты Пинк Флойд. В кинотеатре те же самые и даже куда более смачные фильмы теряли большую часть своего магнетизма.
И это для советской власти было, конечно, системной культурной катастрофой. Наладить производство видеомагнитофонов она бы еще смогла бы. В конечном счете коммерческий видеомагнитофон изобрел русский белоэмигрант Александр Матвеевич Понятов. Но вот что советская власть не смогла бы сделать – это наладить производство продукции для такого вот потребления не видеооргиях. Пытаясь двигаться в этом направлении она переставала быть советской властью и в итоге кончилась. Но еще долго, все 90-е годы, большая часть постсоветского телевидения представляла собой по сути видеосалон транслируемый по телесети.
Интересно, что по этим телевизионным трансляциям часа этак в три ночи шла даже та отменная гнусь, загораживать которую от ребят бросается
Вова Адидас – «Екатерина и её дикие жеребцы». Фильм не только извращенно порнографический, но и русофобский, смачный грязный плевок в Россию и её историю.
Впрочем, и здесь все показано довольно щадяще. В качестве боевика со стрельбой ребята смотрят… советских «Пиратов ХХ века». А мне было бы интересно посмотреть на то, как Вова отреагирует на Рэмбо-3, в котором Слай крошит таких же Вов в Афгане. А вот что совершенно точно – это какой-то запредельно культовый статус упоминаемых «Робокопа» и «Коммандо».
На самом деле “Слово пацана” – это не криминальный сериал. Это практически детский фильм. На свой лад педагогическая поэма. Кино о детях, которых затянуло на улицу. Это не анатомия взрослых серьезных уличных банд той же Казани, а история нескольких школьников на фоне этих банд. Нечто вроде «Чучела», «Вам и не снилось», а временами начинают даже чувствоваться нотки повестей Анатолия Алексина.
На время даже начинает казаться, что сюжет уходит в стандартную мелодраму Жоры Крыжовникова. И даже темы из “Льда-2” начинают повторяться, например сюжет с отбором детей – ювенальная юстиция по советски. Но потом всё снова выруливает на большую страшную душераздирающую трагедию в античном понимании. Такой разворот сюжета, который последовал в седьмой серии, сделал бы честь если не Эсхилу, то уж точно Еврипиду.
Перед нами не очередной криминальный сериал – один из бесчисленных клонов “Бригады”. Перед нами именно история про детей, которые провалились в, на редкость, кровавый замес эпохи. И именно в этом его специфическое очарование.
Когда говорят, что в этом фильме хороших нет – лукавят. Мы, конечно, всё равно подсознательно сочувствуем “универсамовским”, мы так или иначе если не прощаем, то понимаем их грехи и даже преступления. Когда Ералаш приносит бабушке утюг, купленный с доли за рэкет проезжающих водителей – мы умиляемся. Когда его убивают – нам его до слез жалко. Когда Марат сбивает с учительницы шапку, после того как не смог добыть шапку для мамы Андрея честным путем – мы хотя бы понимаем его наивные детские мотивы. Андрей мстит ухажеру Ирины, но только после избиения. Когда Вова Адидас убивает Желтого после подлого нападения и членовредительства, отягченного изнасилованием Айгуль, то нравственный камертон все-таки не отстукивает безоговорочного осуждения. Хотя, когда застрелив одного и подстрелив ещё троих, бывший десантник как ни в чем ни бывало зажигает на дискотеке, а потом ещё и
напевает “Я хочу быть с тобой” своей медестричке, лежа на соседних кроватях – тут возникают вопросы, но всё-таки скорее к сценаристам.
Иными словами, вымышленные “универсамовские”, в жизнь которых нас погружает сериал, поданы нарочито ванильно. Они не делают ничего по настоящему плохого, что заставило бы нас относиться к ним не как к трудным подросткам, а как к бандитам-отморозкам. Их дополнительно удерживает в этом статусе рыцарская мораль Вовы Адидаса, а настоящего урлу по морали и психологии – Кащея показательно отшивают. Весь мрачный криминал перевешивается на другие группировки – “Хади Такташ”, “Домбытовских”, внутреннюю жизнь которых нам почти не показывают. Ясно только, что Кащей для них свой, именно поэтому Желтый так безжалостно и бесстыже реагирует на вздумавшего решать кто с улицей Адидаса. Вова – не урла и церемониться с ним нечего.
Сериал несопоставимо мягче легшей в его основу книги Роберта Гараева “Слово пацана. Криминальный Татарстан”. А те, кто реально участвовал в уличной жизни Казани тех лет, обращают внимание на некоторые упущенные или смазанные детали. Прежде всего, царивший в казанских группировках беспощадный внутренний рэкет. В сериале делается акцент на грабеже чушпанов, на деле главная регулярная дань собиралась с самих пацанов. Наибольшая нагрузка ложилась на младшие возраста, у которых денег не было и которым приходилось всеми правдами и неправдами добывать деньги у родителей – а два рубля в неделю – это для того возраста большие деньги. За косяк били не только самого ответчика, но и весь его возраст. То есть здесь опять всё очень смягчено.
Наиболее мощным вторжением в этот вымышленный сериальный мир реальной криминальной истории оказалась, пожалуй, сцена с табличками на улыбающихся в процессе веселой физподготовки мальчишках – убит, застрелен, труп найден со следами пыток, пропал без вести. Кстати, случай «осужден, скончался в колонии» всего один.
Но этот жесткий выход вовне, огромная удача создателей сериала, всё-таки не разрушает общей атмосферы истории о “мальчиках, которые никогда не повзрослеют”. И, в этом смысле, минутное вторжение пластинки о Питере Пэне – своеобразный ключ ко всему сериалу. Большинство его героев – это домашние мальчики, выросшие на пластинках про Питера Пэна, который, напомню, бездомный, сколотил свою группировку, и спасает Вэнди от настоящего злодея Капитана Крюка.
В сериале, напомню, нашу Вэнди, Айгуль, тоже похищает Капитан Крюк с Домбыта. Правда с её спасением что-то пошло не так. Вопреки слову пацана. Кстати, свидетели настаивают, что никакого сакрального значения «слово пацана» не имело. Так говорили, но это слово ни к чему не обязывало,
за его нарушение не предъявляли. Феномен успеха сериала именно в этой двойной кодировке событий – мир урлы подан глазами мальчиков, выросших на Питере Пэне. Мир урлы глазами урлы никакой эмпатии у массового зрителя не вызвал бы.
Многослойность и перемешанность миров очевидна в жуткой сцене оплакивания, отпевания и похорон Желтого, который для своих родных не циничный вожак банды, а добрый заботливый сын и родич.
Мир пацанов, живущих в рамках первой этической системы по Крылову, и мир нормальных людей, живущих во второй этической системе, пусть и разбавленной изрядным эгоцентризмом третьей, не совместимы. Искренне встроиться в первую систему, систему стаи, этот выросший в нормальных условиях человек просто не может. Это закон рока античной трагедии. Жизнь не просто наказывает. Она наказывает в неожиданном месте и непредсказуемым способом. Причем если в ранней греческой трагедии, у Эсхила, еще можно было убежать от разгневанных эриний и превратить их в благожелательных Эвменид, то уже у Софокола и тем более у Еврипида от рока спасения нет.
В ажиотаже вокруг «Слова пацана», безусловно, много наигранного.
Одни опасаются дурного влияния на молодежь. Мол, школьники начнут массово называть друг друга чушпанами, делиться на группировки и идти район на район. Как раньше были казаки разбойники, чапаевцы и беляки, гриффиндорцы и слизеринцы, так теперь заведутся универсамовские, разъездовские и хади-такташ.
Но если дети будут играть в «Слово пацана», то в этом нет ничего дурного. Как раз напротив, если сконструировать искусственную игровую реальность, то может быть это отчасти отвлечет от настоящего АУЕ – того самого, которое запрещено у нас как экстремистское сообщество и идеология. В арестантско-уркаганское единство, напомню, не играют. Люди вписываются туда по серьезному и дальше плавно перекочевывают на зоны. “Слово пацана” выстраивает скорее невидимую, но ощутимую моральную стену между “пацанами” и урками.
Ну, а главное, – такого рода криминальный разгул, как в Казани конца 80-х возможен только при очень существенном ослаблении государства. А у нас сейчас довольно сильное государство, сильное небезразличное общество и достаточно высокий уровень интегрированности этого общества. Поэтому не зря, что наибольшую опасность представляет собой тот криминал, который появляется у нас извне – этнобанды. Кстати, примечательно, что в свое время славяно-татарские группировки не дали зайти в Казань этнокриминалу, ни внутрироссийскому, ни внешнему.
Вообще, важная вещь, которую показывает сериал: русские и татары реально один народ. Никакой культурной разницы между ними не чувствуется, главные герои – из смешанных семей. И семьи эти прошиты по русскому позднесоветскому культурному коду. “Татарскость” проявляется разве что в упоминании эчпочмаков. Впрочем, участники тогдашних казанских событий говорят, что все было еще определенней и ставят под сомнение сцену, в которой Марат говорит на татарском с Айгуль. Мол никто по-татарски не говорил и все считали себя русскими.
Шумнее всех высказывают недовольство “Словом пацана” коммунисты и страдальцы по самому вкусному в мире советскому мороженому. Им сериал не по нраву, поскольку подрывает их кормовую базу – миф о замечательном СССР, где все было хорошо пока не пришли перестройщики и все не развалили. Никакого стремления строить СССР 2.0 “Слово пацана” и в самом деле не вызывает. Всё, что связно с официальной советскостью, школа, милиция, особенно Кира из ПДН, липкий комсомолец-коммерсант Коневич, реализовавший на полмиллиона рублей вареных джинсов – и в самом деле вызывает отвращение. В сценах, посвященных комсомолу, сериал вообще уходит в едкую и совершенно справедливую сатиру. Возможно неокоммунисты не столько боятся дискредитации светлого образа СССР, сколько стремятся избежать невольно возникающего вопроса: почему в проклинаемой ими современной путинской России трудно себе представить «казанский феномен», а вот при развитом социализме он расцвел.
Объяснение этому можно дать и оно довольно простое. Советская власть весь срок своего существования с чрезвычайной тщательностью уничтожала все естественные общественные группировки в России – сословия и церковные приходы, деревенские общины и университетские корпорации. Вместо этого насаждались искусственные принудительные структуры на основе верности коммунистической идеологии – комсомол, советские профсоюзы, колхозы, — в общем всё то, принадлежать к чему всем сердцем большинству людей было затруднительно.
В результате, как только яростная энергия коммунистического фанатизма начала иссякать, а соответственно у партийных секретарей, комсоргов и прочих пропала мотивация во все вмешиваться и все организовывать, советское общество оказалось социальной пустыней без нормальных сообществ. Опереться оказалось возможным только на личных друзей и ближайших родственников (но количество родни в эпоху социального отчуждения и отдельных квартир в спальных районах тоже сильно снизилось). Кое-где мог выручить трудовой коллектив, но не везде, не всегда и ни во всем.
Меньшинство, абсолютное меньшинство, шло в «неформалы». И эти неформальные сообщества чаще всего не были здоровыми. А вот Казань и
шире Татарстан отреагировали «казанским феноменом» — появлением нового типа интегрированных как древние кочевые орды банд, от законов которых пожалуй и впрямь в чем-то веяло ясой Чингисхана. При этом речь шла не о возрождении каких-то старых родовых традиций. Поскольку таковых просто не сохранилось, а о переизобретении набеговой экономики, подчиняясь древним архетипам.
Группировки заполнили социальный вакуум. Человек, которому не к кому было пойти, теперь мог прибиться к ним и только к ним. Они оказались единственным социумом, на руинах разрушенного старого общества и взамен обвисшего советского государства. Сохранись это былое общество – группировки бы и не понадобились. Останься государство сильным, не превратись оно в одну, причем не самую влиятельную, из группировок – и они не получили бы таких возможностей ломать людские судьбы, как оказалась поломана судьба Андрея.
И именно это главный урок, который, на мой взгляд нужно вынести из “Слова пацана”. Нам нельзя допустить ни обеднения и вырождения общества, ни истощения и обвисания государства. Наши дети и дети их детей не заслужили того, чтобы оказаться беззащитными перед “улицей”. И мы сделаем всё, чтобы их защитить. Слово чушпана», – рассказывает Егор Холмогоров.
2,340 Статью уже прочитали
